иногда бывает, прицепишься к какому-нибудь слову, начинаешь повторять его про себя и так, и эдак, пока это слово не потеряет связь с тем, что оно обозначает и не покажется совершенно нелепым. странным. пустым.
у Клоуна такое случалось постоянно. только вместо слов были люди. Клоун выбирал человека, рассматривал его, говорил с ним, заглядывал ему в глаза, до тех пор, пока не появлялось "то самое" чувство. этот человек отделялся от всего, с чем был связан, а Клоун отделял его от жизни. отделял как подпорченый бочок хорошего яблока. острым ножом.
хотя, возможно, это всё мои домыслы. скорее всего, Клоун не проводил параллелей с яблоками и "опустошёнными" словами. он просто делал свою работу так, как умел. а умел он это очень хорошо. лучше, чем все его предшественники в масках, очках, тюремных робах и полосатых свитерах вместе взятые.
говорят, чтобы иметь право отнять жизнь, надо уметь воскрешать из мёртвых. Клоун этого не умел. но он мог дать почувствовать "вкус к жизни". он являл собой солонку, перечницу и соусник одновременно, но роль сахарницы ему не годилась. "подслащивать жизнь" - это не из его арсенала приёмов борьбы за желание увидеть ещё одно утро.
я хорошо знаю, о чём думают люди, стоящие на краю крыши или у края платформы в метро. они боятся. не высоты и не грохочущего поезда. они боятся, что не смогут побороть искушение и сделают шаг вперёд. почти все мы хотим знать: а что там, за чертой, отделяющей жизнь от смерти.
Клоун знал. поэтому не чувствовал угрызений совести, переводя людей за эту черту. быть может, там в о о б щ е ничего не было. но, в любом случае, было не хуже, чем Здесь. иначе - я знаю - он бы не был так весел по вечерам и так спокоен утром, когда курил, стоя у подъезда. мне передавалось это спокойствие, страх, сопутствующий мыслям о смерти отступал. но, с каждым разом, стоять у края платформы становилось всё опаснее.